Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Кощейаредам вроде хартофилакса сон. Сколь ни любопытны окказиональные японцев с итальянцами, уступил, забылся над беловиком господина-растратчика казённых Изуверова. Таких преступных себе не лиценцировал. Во сне могло от начала света до конца света, из рта секрет и вообще-то, в неудобной тем паче, бесконтрольное эректоров, способное изорвать, больно устал, атлант, на кол, на небесную ось, принудили растолковывать азы естествофилософии, сон неожиданно. Предшествуй обыкновенная свинцовость век, пощипывание глаз и исход вразумления, ретировался из библиотеки. Смуглая и худая щека на желтоватый лист, чернила отпечатались: «Эпизод двадцать третий. Дом предстаёт сколь громаден».

«Эпизод двадцать третий. Дом предстаёт сколь громаден, столь и роскошен. Снаг видит это, когда оба привёзших его выдворяются из кареты, остаётся стоять перед широким подъездом, соседкой ещё двух столь же богатых. Снаг выбирается из под сиденья, но остаётся внутри. Не хочет удирать через забор, потому что высок и собаки, намеревается хитрить.

– Чтоб вас всех с вашим узами.

Эпизод двадцать четвёртый. Ганс поднимается на крыльцо, открывает дверь, сильно ею хлопает и бежит к стражу у ворот.

– Эй, судорога, уши развесил, там сейчас отца оприходуют в отрезанную голову.

– Ты охренел, такие фантазии не позволительны даже матери.

– Ты что, обморок, оглох, говорю сейчас, значит скоро уже, ты-то тогда на хрен нужен? Пораскинь что ещё не сгнило, ты меня среди прибывших видел? А я, на хрен, не призрак мщения. Так как я такое умудрился? А так, что меня проллобировали сюда, в последней, проверяемой тобой бездарнее бездарного карете, что бы было на кого смерть отца. Не веришь? Хочешь перебакланю о чём ты с теми двумя бакланил? Ты спрашиваешь, откуда ж таких мудаков выхватывают, а они…

– Ладно, залепи уже. В карете был. Но прочее фердыщет. Не верится в страшном, чтоб Пескаторе или Бертоли метили отца свалить.

– Ну и кретин, как тебя вообще итальянским именем вооружили, адъюнкт-паста? Ну случится, отца на сковороду хмуро молчать, так все и подумают на хоть и красивого, но чужого головореза, никто, как и тупоумие в лице тебя, не решит, что это Бертоли или Пескаторе. Или они союзно.

– Так на хрен ты мне уши терзаешь? Иди, убивай себе, до нашей встречи.

– И как ты дожил, наверное от этих ворот тебе далеко отходить не разрешают? Простой вопрос, как считаешь, станут Бартоли или Пескаторе, надеюсь тебе известен их сквернонрав пованивающий дерьмом ещё когда оба были младенцами, меня на все четыре, после шмяка в святая святых, что бы я со всех колоколен всем, чья затея и кого благодарить по кредитообязательствам?

– Ладно, лядвия, убедил. Пошли руки отрывать.

– Точно слабоумный. Ты вообще умеешь планировать? Все обжираются пастой, а тут мы с бурлением под лёгкими для пущего аппетита, ваши, говорим, отец-в-мозгах-холодец, Пекаторе и Бертоли, да-да, те самые, что сидят по правую и левую от вас, решили, на хрен это старческое разделение, они знают больше анекдотов. А откуда сведенья? Да вот от этого элегантного оборванца с выдумкой. Сам пришёл.

– Как же тогда их залучить?

– Слава италобогу, сам тупой, так спросил совета. Меня посадили за рабочий стол, сказали как придёт счетами подтираться, первым делом швырни чернильницой. У него же в этой убогорезиденции только один кабинет?

– Один, во втором этаже, не думай, что ловко выпытываешь.

– Ну эти двое зуб точат так, что уже три или пять сточились. Не моими драгоценными, так ещё каких-нибудь волосатых из ваших пригонят из Неаполя-папы. Потому мы с тобой и впрямь пойдём аппетит попортим, но только ты набрешешь на всех ваших наречиях, что поймал меня в кабинете. Смекаешь?

– Да так.

– Что милосердие в лице предполагаемой жертвы тогда велит тебе со мной произвести и в позе какого журавля? Если узнает, что я от страха насрал на стол в его кабинете?

Страж чиркает пальцем по кадыкастому.

– И даже мне это кажется не слишком суровым. Мы с тобой уходим превратить площадь Испании в Гревскую, а между тем Пескаторе и Бертоли дотумкивают, инкогнито похерено, отравленные иглы не в те телеса, но делать нечего, придётся старого бздуна самим. Мы с тобой в это время притворимся стеллажами и накроем во время оно. Пока Пескаторе будет грызть мою подошву, а Бартоли извлекать бра из виска, я всё отцу на уши и навешаю.

Эпизод двадцать пятый. План Снага таков. Затаиться в кабинете со стражем в ожидании отца и соврать тому, приспичило по малой или по большой, или затеять там блевать, прямо на ковёр. Каким способом покинуть, сообразит. Правда блевать особенно нечем, два дня ничего не жрал, однако можно обойтись. Оба стремительной походкой входят в просторный холл дома.

– Ну, где тут у вас подают мясо младенцев разорившихся лавочников?

– Наши лавочники не разоряются, не вздумай ляпнуть за стеной, если доведётся оказаться.

Оба являются к столовой. Страж вознамеривается ворваться внутрь, Снаг останавливает и велит взять себя за шиворот, он же, по их легенде, пойман в кабинете отца.

Эпизод двадцать шестой. Входят в столовую.

– Вот, дон Пульони, высерок с туманным планами на ваш. Выбирал что почитать в вашем, пальцами все серванты исхватал. Говорит библиотека без Дон Кихота всё равно что сыны Италии протягивающие руку за чужим добром.

– Как же этот слепошарый, у меня три Дон Кихота, пробрался в дом, когда мой забор плюёт на Эйфелеву, а по двору маршируют нюхастые до погони за кротом доберманы?

– Поди, батя, знай. Наверняка отбился от труппы или умеет встроить пружины в гамаши, такое сейчас сплошь и рядом. Видит, корабельная липа у нас в углу, она и скроет.

– Но как он накрутил хвосты собаколюдоедам?

– Так спроси его самого, я уже зае отмазывать.

– Ну баклань, эмигрант наоборот, хотя это и не действует на твою родиноотхожую яму.

– Ясен красен, сыпанул им табаку, а ты думал буду с дыркой на жопе ходить?

– Ну ты и зоолог, даже не знаю, может позвать посоветоваться консильери. От табака потеряют запах твоего серостраха, но не ярость к сверкающим пяткам.

– Да твои кобели расчихались похлеще Сэй-Сёнагон, двое лбами, откинулись, двое лбами, откинулись, даже свирель не пригодилась.

– В котором же месте вознёсся над грешным?

– Тебе ж сказали, кислоромозг впроголодь, где липы топорщатся.

– Тогда озарись, сколько тонн золота и сколько тонн человекоцемента я впулил в фонтан?

Эпизод двадцать седьмой. Лгать далее бесполезно. Снаг собирается с духом и всё рассказывает. Капореджиме выслушивает молча, остальные вторят смеющемуся крёстному.

– Брехлив как каккамский карабинер с карабином в заднице. Садись пожри, а то со скелетом япономама не добакланится.

Эпизод двадцать восьмой. Снаг усажен на почётное по левую от отца, в тарелку сколько угодно тушёных мозгов с бирками, большая часть уже сметена.

– Ты нам пригодишься, прорва.

– Соучастником хер стану, а итальянского двадцать три сотых.

– Пойдёшь с японцами лясы по представительскому точить.

Эпизод двадцать девятый. Ганса привозят в лес, с иной стороны, более отдалённой от поляны, должна состояться двух банд. Обращаются бережно, но осторожно, дабы не бежал и не скрывался. Смирным поведением вызвал у главаря узкоглазых степень доверия. Пользуясь, Ганс предлагает пробраться к поляне и разведать, сколько итальянцев явилось к разговору, нет ли засады и прочих пакостей. Это вызывает одобрение.

– Да не хрусти ты, бурелом.

Эпизод двадцать девятый. Снаг является в стан каморры и сообщает отцу, уже успел пройтись мимо поляны и видел, японцы выставили от себя только одного какого-то юнца. Он отирается там, на средине прогалины и выжидательно посматривает в сторону, откуда должны итальянцы. Более японцев кругом не замечено, засады нет.

– Ну так и мы тебя одного хотели, в такого тощего не с первого попадут, а с первого, и хер с тобой, зато сытым подохнешь.

Эпизод тридцатый. Снаг послушно идёт. Явившись на поляну, выдуманного им юнца не обнаруживает. Зеркала с собой нет. Садится на остаток вырубленного и начинает судорожно соображать, чем кончится встреча». Весь заключительный не мог уместиться на худощавой сморённого (поместился бы краткий, так же очень краткий Нового завета). Проснулся и дожал (каковой стык выше решено без). Хмыкнул, подивившись, легкомысленность повести, озорство Изуверова, стал пролистывать том, не читая, ознакомляясь. Состоял из коротких про похождения лоботряса Ганса, в каждом попадал в приключение, с блеском выпутывался. В двух сталкивался с заклятым Алинардом, в одном улаживал с Пескаторе и Бертоли, хотел выставить покусителями на дона. Ещё раз подивившись, в таком объёме сочинять столь бесполезное, хартофилакс кипсек на полку, впыжив с краю, чем изрядную, натурально в один с людьми привыкшими обтекать. На, принадлежала пределу библиотеки, творения щелкопёров живших и сочинявших под жёлтым земли, такие: Василий Анкирский, «Противодействие арианству», Присциан, «Ода императору Анастасию», «Грамматика» Элия Доната, девять томов о правах, судах и законах чешской земли Корнелия Викториана, «Толкования на Вергилия» Мариуса Сервия, «Георгики» и «Энеида» Вергилия, Плутарх, «Против Калота», «О видимом на диске луны лице», «О позднем наказании безбожника», критика и пояснения поэм Гомера Аристофана, два труда Люция Апулея, «Апология» и «Метаморфозы», «Утешение Философией» Аниция Манлия Торквата Северина Боэция, «Итоги одного похода, навязанного на головы других другой дурной головой, без царя в оной и в оной без ума» Китежа Вуковара, «Приискание» Виатора Замека, «Заплати мне вечером» Марии Анны Шикльгрубер, «История моих бедствий» Петра Абеляра, «Эрек», «Клижес», «Рыцарь в тележке», «Ивейн», «Сказание о Граале, или Персеваль» Кретьена де Труа, «Виллегальм», «Парцифаль» и полный»«Титурель» Вольфрама фон Эшенбаха, «Граф Луканор» Хуана Мануэля, «Я знаю многое», «Объяснимая сила» Нестора Грубера, «Баллады» Мефодия Дёмина, «Черешневые годы» Севастиана Грубера, «Абердинский требник» читая его, думал, суходол с зюйда на остров Мэй. От чего всегда избавлялся, от мудрости со штампом Чертковской (выбрасывал с хребта), стали просится переждать абонемент в последние, норовили поветрием подъячие библиотеки, небывалые в въедливости и привязчивости. Определив найденное, хартофилакс над сундуком, следующую книгожертву.